«Ты никогда не замечал того, что перемены в жизни бывают незаметны? И только потом ты осознаешь, что что-то, что было давно, прошло. Без возврата. Кажется, кто-то вырезал тебе почку, руки трясутся, и ты не знаешь, что с этим делать. Некоторые решают эту проблему при помощи алкоголя. У меня на этот случай есть ружье… но не для себя»

На этом моменте он остановился. Его глаза, там, под шляпой, светились, словно тлеющие огоньки. Я не боялся их. После ночи в здании, окруженном культистами, я привык к ним. Эти глаза были обречены на вечное одиночество. Таким его сделал Тот-Кто-Обрекает. И я ему глубоко сочувствовал… даже не смотря на то, что он держал меня на мушке и каждую секунду мог выпустить мои мозги на свободу, как вольных птиц.

«А хочешь ли ты, чтобы я рассказал тебе, откуда я?» – спросил он меня, когда я принес из кладовой поесть и перезаряжал для него очередную обойму Томпсона.

Я промолчал. До сих пор я не осмелился сказать ему ни слова. Он держал меня на мушке каждый раз, когда я входил в комнату. Ему повезло со мной – я работал уборщиком в этом магазине и очень плохо стрелял. Но он все равно каждую секунду ждал от меня попытки побега. А еще я знал, что мы оба обречены в этом доме, окруженном культистами Кабала. Они были вокруг, и лишь нескольких можно было убить из окна супермаркета – сотня других готова была разорвать этот дом в осколки.

«Хорошо, – сказал он мне. – Ты заслужил это, парень…»

И он начал свой рассказ.

… У Калеба было довольно мало друзей. Да и сколько могло быть друзей у бродяги, который ходит по барам с обрезом за пазухой и каждый раз просит самые «тяжелые» напитки? Его жизнь началась в Техасе, когда по далеким землям, словно цунами ужаса, прокатился 1847-й год… Он ушел из дома много лет назад, взяв с собой в путь лишь шляпу отца, плащ, флягу воды и… обрез с сотней патронов, которые приберег для тех, кто встанет у него на пути. Он стал самым беспощадным стрелком Техаса еще в 17 лет, и он шел на северо-запад, то приобретая новых спутников, то теряя их в жестоких битвах.

Годы текли, как вода, падающая с бесконечного водопада.

Ты либо знаешь, сколько ее, либо летишь вместе с ней.

Его путь шел туда, где правил некий Культ, но ему было ровным счетом на это наплевать; если это – чертова секта, то уж с сопливыми сектантами он разберется.

Два его спутника шли следом за ним и о чем-то говорили. Они следовали с ним после того бара, в котором была жестокая драка. Калеб не любил тех, кто смотрит на него и говорит о нем в полголоса, чтобы он услышал каждое оскорбление, а пьянчуги баров не любили незнакомцев. Вот и получили по заслугам. У хозяина бара в барной стойке хранились патроны, которые словно по мановению волшебной палочки подошли к обрезу Калеба, и теперь он пополнил свой запас патронов, а так же приобрел двух спутников, которые тогда, во время бойни, сидели смирно, и теперь были готовы его лелеять за то, что он взял их с собой. Они шли позади Калеба, о чем-то трепались с бесконечной гордостью за себя, а иногда окликали путника и спрашивали, как там живется, на юге, и все такое. У одного был револьвер и десять пуль, а у другого длинная цепь, которую тот держал в рюкзаке. Они могли пригодиться Калебу, чтобы заслонять от пуль.

На дороге им встретились четыре парня в коричневых балахонах. Словно монахи, и Калеб не смог скрыть насмешку. У них были тяжелые ружья, должно быть, с пулями, заряженными взрывчаткой, а на поясе висели мотки динамита. Это и были культисты того легендарного Культа. Но они, похоже, не захотели видеть трех пьяниц, шедших в их сторону. Калеб нащупал за пазухой приклад обреза и стал ждать рокового момента.

Наконец они обернулись; Калеб приник к земле и молниеносным движением достал из-за пазухи обрез. Серые стволы культистов развернулись в сторону трех путников, и Калеб выпустил две пули в двух монахов, стоящих впереди. Один из монахов развернулся в воздухе и, пролетев три метра в облаке своей крови и мозговой жидкости, с шумом упал на песок, а красные капли сыпались на дорогу за ним еще несколько секунд. Другой культист опрокинулся назад, но не упал; должно быть, под его балахоном пряталась стальная пластина; обрывки балахона на его животе смялись и колыхались на ветру, а под ними чернел металл. Калеб принялся перезаряжать обрез.

Первый пьяница, выхватив револьвер, с грохотом выпустил в сторону трех выживших монахов все шесть пуль из барабана старинной пушки, но почти ни одна из них не попала в цель. Лишь одна угодила «монаху» справа в ногу. Культист сел на здоровое колено и закричал. Его винтовка выстрелила в песок, подняв облако бледно-оранжевого песка.

Последний культист, наконец, выстрелил. Следом за ним пальнул тот, со стальной пластиной на животе. Парень с разряженным револьвером остался сидеть на месте. Его кровь, сначала собравшись в облако, а затем распавшись на несколько неравных лохмотьев, словно красная вата, медленно поднялась к небу и опустилась на песок. Медленно, как в страшном сне. Парень сидел на месте, и вдруг его голова отломилась и повисла на оставшихся кровавых лохмотьях шеи, не пострадавших от выстрела.

Другой спутник Калеба, у кого в рюкзаке была цепь, закричал. Он достал орудие и кинулся на культистов, размахивая цепью так, что только сталь блестела в воздухе, разгоняя облака порохового дыма и песка. Все три культиста – тот, что был невредим, тот, у кого была спрятана пластина, и тот, у кого была простреляна нога, – разом выстрелили, и у парня, почти налетевшего на них с тяжелой цепью, туловище разорвалось на куски. Все три патрона, попавших в цель, подхватили следом за собой моток кишок, и миллиарды кровавых брызг, затерявшихся в кровавом облаке, взлетели к небу плотным потоком. Словно мокрые чулки, на песок из потока вывалились кровавые, черные, блестящие жутким красноватым блеском, разорванные на части внутренние органы бедняги, а сам он, словно надувная игрушка, плюхнулся на песок. В туловище чернела кровавая дыра шириной в фут, через которую была видна промокшая в крови дорога.

Калеб, перезарядив обрез, пристрелил сначала того, нетронутого культиста, а затем монаха со стальной пластиной – снес полголовы. Четыре патрона, три жертвы.

Последний культист с прострелянной ногой попытался перезарядить винтовку и повалился на землю, стиснув от боли зубы. Калеб поднял с земли цепь пьяницы и одним верным ударом размозжил культисту голову.

Так он потерял очередных спутников, а сам остался невредим, и даже не испачкался ни в чьей крови.

Затем он добрел до тлеющего дома Офелии Прайс.

Сначала он увидел едва заметный уродливый клин серого, полупрозрачного дыма, тянувшийся к небу стеблем адского растения, готового поработить небеса. Все ближе и ближе подходя к месту, которое скрывалось под этим клином, он понял, что это сгоревший дом. Может быть, в крышу попала молния, или еще что-то… Калеб решил пройти мимо него – вдруг в обломках найдется нужная ему вещь… и вдруг услышал, что кто-то хрипит там, в развалинах, словно побитая кошка. Почему-то Калеб направился туда, хоть жизнь и мало стоила в его глазах.

Это была Офелия Прайс. Она была одета в зеленую кофту и бежевые мешковатые брюки. Все ее лицо и руки были в ожогах, а одежда была изодрана сгорающими в огне досками, которые еще вчера превратились в пепел. Вместо глаз горели два уголька. Калеб пожалел бедняжку и, раздумывая, убить ее для ее же блага или нет, услышал слова.

– Он… он… трус… недоносок… – Ее хриплый голос доносился из полного пепла горла. Путник дал ей свою флягу воды. Она говорила очень долго, возможно, даже бредила, но Калеб понял, что она рассказывает о том, что с ней произошло, и начал с интересом слушать. Если человеку больше ничего не осталось в последние мгновения жизни, чем рассказывать о ней, то нужно дать ему возможность высказаться.

Она говорила о том, что они с мужем служили в культе Кабал. Во главе культа был некий Пожиратель Душ (поначалу это имя рассмешило Калеба, но потом он почувствовал, что от этого имени веет чем-то жутким). Чернобог. Тот-Кто-Обрекает. Он во главе, он силен, и он наделяет их силой («Хотелось бы верить, что это действительно так», – подумал Калеб с усмешкой, глядя на те ее жалкие угли вместо ее глаз). И что у них с мужем был сын. Ее муж отказался служить Культу, и культисты сожгли их дом. Вместе с предателем погиб и ее ребенок.

Калебу показалось, что он знает, что она дальше скажет. «Они убили мою семью… Я должна отомстить… Я должна убить Чернобога…» – и уже улыбнулся от мысли, как можно мстить Культу в таком состоянии… но следующие хриплые слова заставили его содрогнуться.

– Он был чертовым трусом, предателем… Из-за него погиб сын… Этот трус убил его… Я бы могла убить его, был бы он жив… Предатель… – затем она моргнула своими глазами-угольками, и Калеб вдруг понял, что это не тлеющие угольки; ее глаза светятся красным, говоря о той силе, которой владеет эта страдалица. Внезапно до путника дошло, что не имей она какой-либо таинственной силы, она просто не смогла бы выжить после такого страшного пожара. Значит, это правда. Пожиратель Душ действительно силен.

Он взял ее на руки и вынес из останков сгоревшего дома. Она попросила крови, он дал ей ее, пристрелив какого-то бродягу. Она припала к его ране губами, и Калеб почувствовал, что его тошнит. Пить такое…

«Вампиры? Сатанисты? Этот культ не перестает меня удивлять. Сначала эти смешные монахи с пушками, потом эта сумасшедшая девка…» – но что-то вдруг загорелось в его душе. Что-то новое, и он почувствовал, что пойдет вместе с Офелиец до конца.

Очень скоро ее раны стали проходить, и вместе с этим он с удивлением стал понимать, что все больше и больше привязывается к ней. Она – то, чего не хватало ему все это время. Вот цель его пути. Офелия. Офелия Прайс. А то, что он ее любит и не может без нее жить, он понял только потом. Когда стало уже поздно.

А однажды, когда она окончательно поправилась, она предложила ему то, чего он уже давно от нее ждал:

– Ты мог бы служить нашему Культу, дорогой.

Калеб искренне рассмеялся.

– Прости, я не какой-то там сопляк, чтобы играть в эти игры…

Стрелку показалось, что он поставил точку в этом вопросе. Но Офелия сказала то, что заставило его изменить решение:

– Я не знаю, как тебе объяснить… но ты не будешь никому поклоняться. Если ты – тот самый Калеб, что наворотил дел на юге, значит, ты будешь не простым культистом, а Избранным. Он наделит тебя силой, и ты будешь делать все, что захочешь. А главное…

Офелия прошептала это, заворожив его своими светящимися глазами и пением голоса:

– Главное – мы будем вместе.

Вдруг Калеб понял, что это его судьба. Пора ломать старые обычаи и идти за ней. Так он попал в Культ Чернобога.

Калеб действительно получил все, что ему обещала Офелия.

Он выполнял мелкие приказания Культа, а взамен получал все, что только мог пожелать самый беспощадный стрелок Техаса, а мог пожелать он немногого: место пострелять, попить чего-нибудь, иметь крышу над головой, и главное – быть с Офелией. Все это он получил и был, наконец, счастлив своей жизни.

Во время выполнения некоторых поручений он познакомился с другими Избранными. Это была безмозглая стерва Габриэлла и молчаливый парень Ишмаэль.

Первую он сразу невзлюбил. Иногда ему было одновременно и смешно, и грустно от того, какое безмозглое создание выбрал себе в элитный отряд Культ. Конечно, Габриэль была мастером своего дела… но даже Калебу иногда начинало казаться, что она слишком жестока. Но не в смысле сострадания жертвам, а в той пугающей ненужности некоторых ее действий. Пусти ее на дело, она обязательно будет отрезать бедняге по кусочку, прежде чем, наконец, прибить. Офелия рассказала Калебу, что Габриэлла воевала на какой-то войне, и мало того, она родилась и вырасла в ней. Только поэтому Калеб старался не язвить по поводу ее идиотских поступков, потому что человек, который смог выжить на войне, все же достоин какого-то уважения. Хотя то, что блуждающая пуля в детстве задела отдел ее мозга, отвечающий за мышление, Калеб не сомневался. И пока он тоже не стал Избранным, он был с ней осторожен. Он мог не бояться женщины, но должен был опасаться силы Чернобога в ее глазах.

Ишмаэль, этот парень с парой слов в день, тоже не внушал уважения, хотя на фоне всех остальных человечков, живущих на Земле, он был вполне неплохим парнем. В боевых искусствах он превзошел, казалось, самого Бога. Калеб видел тихого парня, который никогда не улыбался и очень мало открывал рот (это дошло до того идиотизма, что как только это происходит, все замолкают, словно коллекционируют редкие древности), но такой тихий тип мог любого придурка, вооруженного шестиствольным пулеметом, убить мизинцем за пару секунд. Поначалу Калеб относился к этому довольно скептически, но потом привык. И если Ишмаэль не стал Калебу близким другом, то стал человеком, на которого можно было положиться.

Их ритуалы сводили его с ума и смешили одновременно. Сатанисты – люди, стремящиеся стать выше всех правил. Дьяволопоклонники – те, кто приносит кровавые жертвы своему повелителю ради зла… Они были и тем, и другим, и еще увлекались магией. Пили кровь, как вампиры, и использовали жуткий посох, как старые ведьмы. Но их силы были велики и, в конце концов, Калеб стал одним из них. Очень скоро тьма и вокруг него залилась красным светом.

Посвящение окрасило его глаза той кровью, что он выпил, и зажгли в них огоньки бессмертия.

… Странно, что он не осознал всего ужаса, заключавшегося в том пути, по которому они добирались в Зал Крещения. То уродливое существо, что владело культом, всегда казалась Калебу сосредоточием самого жуткого страха, хотя его поверхностное мышление, отвлеченное чувством к Офелии, до конца не воспринимало этого. Весь путь, вплоть до Зала Крещения, находившемся в каком-то параллельном мире, казался Калебу сном, который забывался сразу после того, как он возвращался в Техас из этого ада. Рядом снова Офелия, пески Техаса и друзья. Значит, все снова в порядке. И не о чем беспокоиться.

И даже тогда, когда они все шли в Зал Крещения в последний раз, Калеб так и не отважился осознать весь ужас этого пути… и не понимал, что хлюпающие пещеры – не просто пещеры. И что Зал Крещения находится не где-нибудь, а над Бездной Миров.

… Красное пламя горело справа от огромного трона и освещало раскаленным светом причудливые колонны Зала Крещения. Тяжелое горловое пение культистов отражалось от стен, освещенных горячим светом, металлическим холодным эхом. Серые каменные украшения зала, словно бледные мертвые лица, горели в огне того пламени. Черные камни, из которых был построен зал, казались коричневыми, а лицо Офелии горело странным, пугающим оранжевым светом. Зал Крещения – тот, что стоял на горе над Бездной, словно каменные руки, сжимал Избранных, стоящих в его центре, и нависшие черные камни стен, казалось, собирались поглотить их.

Они стояли рядком прямо на черной пятиконечной звезде, нарисованной на полу. Справа – Ишмаэль; готовый принять бой без раздумий, и готовый без раздумий служить хозяину. Чуть левее – Габриэлла; машина убийства, она могла быть покорной только для одного существа в этом мире, и это существо не было человеком. Слева от Габриэллы стояла Офелия Прайс; лицо – холодный мрамор, а глаза – адский огонь. И рядом с ней стоял Калеб, в своем черном плаще, черной шляпе и никогда не покидающим его обрезом за пазухой.

Их белые лица горели в огне пламени.

А впереди стоял трон.

Трон был высотой с двухэтажный дом. Он был покрыт причудливыми рисунками, вырезанными на белом камне. Гигантское мраморное кресло напоминало о том, что иногда не важен размер… но тогда не важна и сила.

На троне сидела тварь высотой около двадцати футов; вместо головы был огромный череп с несоразмерно массивными челюстями и огромными черными впадинами ноздрей. Редкие мышечные полоски покрывали бежевую кость, а сверху горели белым, и одновременно самым темным в мире светом, два глаза-прожектора, смотрящие на тебя и заставляющие разорвать себя на части от страха. В обе стороны торчали темно-коричневые кривые сатанинские рога, один – изогнут в спираль, другой – загнут у черепной коробки вверх, а затем, острым концом направленный вниз, зовущий лечь перед Богом Тьмы и биться головой о коричневые камни до тех пор, пока на них не выплеснутся мозги. Огромный, жуткий, широкий скелет с тысячей ненужных, изломанных костей, был испещрен целыми горами мышц, которые обвивали эти гниющие коричневые гости, словно огромные темно-красные змеи. Из ребер, которые сжимали эти мышцы, разрезая их, красное мясо свисало по грязно-желтому позвоночнику, позвонки-пилы которого пронзали их и проникали в огромный, шириной в пять футов таз. Он был изрыт сотней дыр. Изломанные кости ног, из которых торчала целая гора темных мышц, были переломаны на сто градусов назад в форме лестницы-стремянки. Мышцы-змеи спускались по огромным мясистым голеням, собираясь внизу у огромных, размером со стулья когтей, напоминающих отшлифованные сталактиты. Трех на каждой лапе. Чудище сидело на троне, опираясь мышцами-змеями так, чтобы кости оставались на весу, а его руки – огромные желтые лапы-кости, так же испещренные редкими полосками мышц, постукивали по трону исполинскими, изогнутыми дугами костлявыми пальцами. Они стучали, словно дерево о фарфор, и стук разносился холодным эхом.

Тук-тук-тук…

От этого существа веяло голодом. И огромной, убийственной волной холода, которая была в тысячи раз холоднее той бездны, которая окружала это место, и более древней, чем все зло Вселенной. Целые тысячелетия эта тварь питалась душами, и внутри нее был холод, который веял сейчас от него, маня в бесконечные просторы его костей и мышц. Его глаза, о да, его глаза были чем-то иным, чем-то, чего никогда не было в нашем мире, чего-то более страшного, чем то, что могло поглотить, сжечь и заморозить одновременно, и как это ни странно, в этих глазах и был Чернобог… Эти глаза были всего в полфута шириной, горевшие сверху, но они были намного больше, чем могли казаться; это была целая Вселенная Чернобога. Целая вечность, белая, холодная, мерцающая и одновременно горячая, это был тот мир, из которого смотрела эта тварь… это был мир ее душ. И их была там целая бездна. Даже больше, чем бездна – там был самый страшный кошмар, который только может быть в этом мире. И этими глазами он смотрел на Избранных.

Наконец из его пустого чрева (или глаз?) донесся громогласный голос, от которого затрясся и задребезжал каждый камень в этом холле. Ишмаэль, Габриэлла, Офелия и Калеб стояли в четырех метрах от существа, и голос обошел их, как бурная река обходит камни, и врезался в стену за их спинами, сотрясая все вокруг, весь холл, весь этот мир. Холодное эхо не смогло охладить его голос, как охлаждало другие голоса, и огненное эхо забурлило и завихрилось в Зале Крещения, в миллион раз сильнее того горлового пения, что доносилось из-за стен. В миллионы раз горячее волны ядерного огня. Сотни миллиардов голосов тех душ, которые были порабощены Богом Тьмы, слились в один резонирующий громогласный голос, и выплеснулись во фразу, сотрясшую все вокруг:

«ЗДРАВСТВУЙТЕ, СЛУГИ… – пауза, и через секунду снова гром, – РАБЫ…»

Глаза Калеба метнулись к какой-то тени, вышедшей из-за трона… Пальцы автоматически потянулись к обрезу, но затем он оставил затею. Это было единственное место во Вселенной, в котором ему нечего бояться. И в то же время это непомерно жуткое место.

Один из культистов вышел к ним и встал на колени.

Гигантские костлявые пальцы снова стукнули по каменным подлокотникам трона.

Тук-тук-тук…

Калеб отважился на вопрос. За годы службы Чернобогу он стал его любимчиком. Он почти не боялся Чернобога. Почти… если не считать того леденящего ужаса, который он испытывал, каждый раз видя его.

– Какова твоя воля, хозяин?

Его голос затерялся в холодном эхе помещения, такой тихий, по сравнению с голосом существа.

Бог Тьмы, Пожиратель Душ, Тот-Кто-Обрекает, он мог сделать или сказать сейчас что угодно. Калеб не боялся его, но он будто предчувствовал что-то ужасное. Что-то еще более ужасное, чем смерть.

И это свершилось.

Громогласный голос обжег ему уши огненными щупальцами. Чернобог произнес именно то, что пугало Калеба в его страшных снах.

«ВЫ МЕНЯ ПРЕДАЛИ»

Слова вырвались из его чрева, облетели Избранных, потом отразились от задней стены и по всем направлениям разошлись по Залу Крещения. Эти слова кружили и кружили, медленно остывая, как горячие угли, только что излучавшие белое пламя… и как их глаза.

Глаза.

Глаза! Калеб посмотрел на глаза культиста, стоящего перед ним. Его зрачки вдруг зажглись, словно два прожектора, направленных вдаль, а сам культист на несколько сантиметров приподнялся над каменным полом. Это были глаза Чернобога. Калеб вздрогнул, когда рот культиста открылся на огромную ширину, и хруст плоти ударил ему по ушам. Плащ культиста шуршал, но сам он не издавал ни звука, мотаясь в воздухе с раскрытым ртом и горящими глазами; он был чем-то похож на Бога Тьмы, и Офелия вздрогнула от неожиданности. Калеб взял ее за руку.

«Я ОТРЕКАЮСЬ ОТ ВАС», – произнес миллиард душ громогласным, преисполненном басами голосом Пожерателя Душ. Чернобог снова щелкнул прогнившими пальцами по камню трона.

Тук-тук-тук.

Он чуть приподнялся на своем троне, и все мышцы его чудовищного тела дрогнули. Бог Тьмы заглянул в глаза каждому. Свет его глаз проникал внутрь сознания, вызываю волну непроглядной пелены ужаса и дрожи.

Легкие Калеба онемели. Он встретился с тем, чего нельзя понять. Когда взгляд Бога Тьмы покинул его тело, легкие выдохнули воздух вместе с единственным словом, которое он успел произнести перед смертью.

– Какого…

Тут же справа от него, словно эхо, отозвалась Офелия:

– Ч-что?..

Культист, парящий перед ними в воздухе с разинутым ртом и глазами, горящими, как фонари, вдруг задергался в конвульсиях и начал...

(я отрекаюсь от вас)

… Уродливое костяное тело Чернобога смотрело на них из-за спины культиста, кожа которого вмиг съежилась, создав на искаженном гримасой смерти лице миллиарды глубоких морщин, а затем затрескалась с громким хрустом, словно сухая земля. Иссушенные покровы приникли к черепу, а затем тут же взорвались дождем трухи, обнажая сухую коричневую кость, тупо висящую на тонком стебле позвоночника, который тут же переломился. Череп опрокинулся на пол и рассыпался, как старая глиняная ваза; следом за ним на коричневые камни рухнул пустой балахон, отбрасывая неясную тень от пламени костра, горевшего справа от трона…

Глаза Офелии. Ее лицо. Калеб на мгновение увидел в них смятение, и через целую вечность прогнившего в этом аду времени до него донесся сухой шорох; слишком громкий и слишком сухой, как ломающиеся стебли тростника, и этот звук исходил сверху.

Он не мог пошевелиться; картинка обреза, спрятанного у него под балахоном, застыла перед глазами, но пошевелиться он не мог. Он смог лишь поднять глаза… и увидел нечто.

Оно ползло сверху, из темной дыры неба. Гигантский серый монстр, огромное и покрытое струпьями подобие паука спускалось с коричневого потолка, оставляя позади себя врезающуюся в камни толстую паутину. Это были переплетения полупрозрачных грязно-серых веревок. Лицо паука было похоже на уродливую, влажную, покрытую слизью яму с торчащими, словно рога, клыками; его лапы, покрытые роговой тканью, так сильно шуршали, это они, они…

За одну чертову секунду оно спустилось до самого пола. Его проклятая пасть блестела слизью и лязгала клыками за спиной Габриэллы. Тень Избранной легла на огромное лицо твари.

Глаза паука горели тем же светом, что и у Чернобога.

Габриэлла закричала и задергалась в ужасе, когда жесткие, как металлические тиски, уродливые хитиновые лапы обхватили ранимое, маленькое человеческое тельце; волосинки стальной проволокой вонзились в лицо Избранной, и один из угольков глаз тут же погас, выдавленный и вытекший… а другой вместе с Габриэллой тут же ушел под потолок и скрылся во мгле красным, одиноким пламенем – искрой, упавшей в бездну неба.

Калеб все-таки успел вытащить обрез, но палец в судороге страха застыл на курке. Он увидел огромных, темно-рыжих, как испачканное пламя, монстров. Это были исполинские твари, бежавшие с огромной скоростью и похожие на стадо бегемотов, только рыжих, уродливых… и намного больше. Только потом, когда они подобрались к Ишмаэлю, Калеб увидел, что у них две собачьих головы… и они дышат пламенем. Огненные брызги вылетали из их ртов и в ту же секунду, засветившись, вырывались новой порцией пламени.

Ишмаэль закричал. Но в ее голосе был не ужас. Это была ярость. Ему было все равно, кто враг, – чем он больше, тем легче в него попасть. Избранный схватил свою винтовку, висевшую за спиной, и выстрелил в одного из монстров, прострелив толстую темно-рыжую шкуру; обрывок коричневой плоти, выбитый пулей, упал на каменный пол, запачкав ее черной нечеловеческой кровью… Ишмаэль схватился за ручку затвора, чтобы выкинуть пустую гильзу и вставить новый патрон …

В его тлеющих глазах на один миг вспыхнул огонь ярости.

И в ту же секунду этот огонь затерялся в кричаще-желтом пламени, которое окружило его. Огромные твари окружили его со всех сторон. Калеб слышал крики ярости, но нечто отвлекло его от друга, который был обречен. Пришел черед следующей жертвы, и его мозг отказывался осознавать, кто будет следующим.

Лицо Чернобога посмотрело на Офелию. Ей показалось, что он высасывает ее душу… Офелия, в своем зеленом одеянии и с лентой патронов, перекинутой через плечо, с красными волосами и двумя прядями, упавшими на лицо, закрыла лицо руками и попятилась…

Калеб поднял обрез и наставил его на два белых огонька, два чертовых прожектора глаз Твари. Он не позволит ему убить Офелию. Эта тварь умрет, пусть только попробует что-нибудь сделать... Спусковой крючок почти освободил оба курка обреза, наставленного на Чернобога, как вдруг до стрелка донеслись порхающие звуки из-за спины…

… И в тот же миг огромное светло-серое каменное существо вырвалась из тьмы и схватило Офелию. Серые каменные лапы небрежно сжали ее тельце, и каменное лицо, в обе стороны от которого торчали два каменных крыла шириной в семь футов, улыбнулось кровожадной улыбкой. Оно схватило его любовь, оно пыталось разорвать ее на части… Оно словно схватило его сердце, сжимая его каменными пальцами и пытаясь его раздавить.

«Не-е-е-е-е-ет!!!» – беззвучный и в то же время разрушающий голос взорвался в голове Калеба и тут же отозвался эхом дрожи во всем его теле.

Он кинулся за ней, а тьма окружала его непроходимой пеленой черноты, останавливая его своими темными, неясными руками. Обе стены, казалось, сжали ему голову, они превратили весь мир в длинный, коричневый, освещенный оранжевым пламенем костра коридор, через который он видел ее. То, как ее уносит серое крылатое создание, обхватывая холодными каменными лапами нежную плоть, которая в любой момент могла разорваться и выплеснуть волны красной крови на коричневый пол… Калеб бежал через бездну, проклятый мир, порабощенный яростью к крылатой твари и любовью к Офелии… Эти два чувства горели, рассыпались в клочья под напором вселенского страха.

Там, далеко за спиной, своими глазами-прожекторами наблюдал Пожиратель Душ и дышали пламенем Церберы, но они остались там, в неясной бездне забытья, в призрачном пламени костра... Там, впереди, Офелия, Офелия, Офелия… Густота пространства мешала, она мешала ему бежать, он с трудом отталкивался от пола, и ему казалось, что все молекулы этого мира восстали против него. Стрелок продирался через лес времени, любви и страха к своей возлюбленной, обреченной на смерть… А та тварь улыбалась. Она взмахнула крыльями и полетела во тьму…

«Ха-ха-ха…»

Похожее на мрамор лицо Калеба взорвалось слезами. Он со всей силы разбежался и прыгнул за ней, за чертовой тварью, за своей любовью, и его рука почти схватило коричневую штанину Офелии, кричащей и брыкающейся, охваченной каменными лапами каменного монстра… но время рассудило происходящее не в ее пользу.

Рука Калеба сомкнулась, поймав кусочек пустого пространства.

Лицо Офелии скрылось во тьме.

Ее красные глаза-угольки и белые глаза горгульи над ними какое-то время еще светились в бездне тьмы. Они погасли – даже их свет не смог пробиться через ту враждебную пелену тьмы, восставшую в этом проклятом мире.

Слезы вырвались на волю, волна грусти и неудовлетворенной ярости залила его мозг, и в ту же секунду какая-то неведомая сила схватила его и понесла в пылающее тьмой измерение страха.

Голос Пожирателя Душ, словно острый бур, вонзился в пылающую могилу его сознания. И каждое слово разрывало его душу на куски. Мучения грусти пылали внутри него, а этот голос хоронил его во тьме…

… пауза, продлившаяся вечность…

Сотни голосов Пожирателя Душ проводили его в бескрайнюю тьму.

И Калебу казалось, что он умрет.

Теперь ему было безразлично.

Темнота.

Это ли называется смертью?

… Калеб очнулся в холоде и сырости, в теле, которого он больше не знал. Оно долго лежало в земле и темноте, как мертвая плоть, но не разлагаясь, все еще связанная со своим владельцем слабой нитью существования. Боль бунтующих мышц и плоти заставила его вспомнить о жизни. И с осознанием реальности в мозг ударило убийственное чувство мести.

Агонизирующий крик вырвался наружу и ударил в каменную глыбу, и отразившись, врезался Калебу в уши. Каменная крышка могилы треснула под напором неведомой силы. Эта сила разрывала в клочья облака пыли, паутину и маленьких червячков, которые делили с ним его могилу и ждали, когда же они смогут съесть его заживо. Но он не умер. Не умрет и не собирается сдыхать, пока не отомстит за друзей, за себя и… Офелию! Внезапно Калеб понял, что ее еще можно спасти.

Солнечный свет ударил в глаза. Он с удовольствием наслаждался им. И те первые слова, которые он сказал, стали тем, что отражало его мировоззрение в этот день, и на целую вечность вперед.

– Я… снова жив…

Голос был хриплым. Земля. Чертова земля, попавшая в горло.

Теперь Калеб был другим. И не только его голос изменился. Он жаждал мести. Мести за потерянную любовь. И одно-единственное слово кружило в его голове эхом того стона, проглоченного Чернобогом.

Почему «предали»?!

Дорога начиналась здесь.

Он шел по долине склепов со старыми каменными плитами, покрытыми паутиной, по старому моргу, с залом для отпеваний и складом гробов.

Калеб шел между могил и забирал души всех, кто попадался у него на пути. Культисты, как и все твари, здесь для него были Чернобогом. Он твердил сам себе странные речи… но кроме самого себя у него никого не осталось. Здесь, за долиной могил, где Калеб обрел свое второе рождение… казалось, уже без души. У него была лишь горящая и обжигающая разум месть. И она забирала всех, кто попадался на ее пути.

«Ты видишь эти лица? Они притаились и ждут, когда ты повернешься к ним спиной. Они ждут – не дождутся того момента, когда ты снимешь палец с курка, и они кинутся на тебя, чтобы разорвать тебе горло и выпить твою кровь. Они знают обо всем, даже о том, что ты больше не будешь служить Ему, и их разрывает эта ярость. Надо только достать двустволку из-под плаща, и они тут же разорвут тебя в клочья. Кто же будет быстрее? Они или ты? Ты видел то, что они делают с людьми. Но Он сам сделал тебя таким, какой ты есть. И Он умрет за это. Настало время расквитаться за все, Чернобог. Настало время»

За этой долиной он вышел на старую, заброшенную ветку железной дороги, после чего дошел до главной станции, и убив всех, кто на ней находился, он каждый раз выпивал кровь своих жертв, как его учили Избранные. Кровь – еще одно окно в мир сверхчеловека, который поработил душу Калеба и жизни тех, кому довелось увидеть его красный зрачок, смотрящий из-за мушки двустволки.

На станции Калеб тайком пробрался на поезд «Фантом-666 Экспресс». Доехав до какой-то ярмарки, он остановил поезд, котел которого разорвал железное тело «Фантома» вдребезги; поезд сошел с рельс, полыхая в огне.

Калеб оказался на ярмарке. Зазывалы, одетые в серые костюмы, даже под страхом смерти пытались продать билет на аттракционы. Они тоже были Чернобогом. В тот самый момент, когда Калеб сносил им головы.

Каждый шаг приближал его к месту, где могла быть Офелия, к дому этой крылатой твари.

Через подземные ходы, начинающиеся у ярмарки, Калеб вошел в один из монастырей Культа. Кровь осела на коричневых камнях. Она была здесь, как дома. Он шел все выше и выше, к верхушке той башни, что выросла высоко над облаками… Его шаги в тишине… Выстрел… Его шаги…

Выстрел…

Алтарь был перед ним.

Но как только он вышел наверх той круглой башни-алтаря, он встретил нечто, что попрощалось с ним уже давно. Когда прощаешься с чем-то, обычно желаешь видеть это вновь… но это всегда еще болезненней, чем расставание навсегда. Иногда легче навсегда забыть, чем похоронить и обрести вновь.

– Ч-что это… – только и смог промолвить Калеб. Он не сразу понял, что только что увидел.

На круглой, плоской подошве башни алтаря, пришпиленное к окровавленной серой глыбе, висело ранимое, истекающее кровью тело. Глаза, словно черные потухшие угольки. И ни луча красного свечения – оно осталось под бездной времени, в прошлом, и эту бездну уже никогда не перешагнуть.

Офелия.

Офелия.

Калеб пошатнулся от неожиданности. И точно такой же удар, который разбил крышку его гроба в склепе, разорвал всю пелену его мозга, пелену мести и, ударив в самую глубь, в самое болезненное место, разорвал все принципы существования.

Офелия.

Потухшие черные глаза. Кровь изо рта, носа и ран в руках. Холодный труп. Холодное тело его любви висело, распятое на камне.

– О-о-о… о-о-О-О!!! НЕТ! – закричал он так громко, как только смог, и голову его наполнил хаос.

Кровавые следы стекали по каменной глыбе.

Он мог ее спасти, но не успел.

Калеб вытащил из рюкзака напалмовую установку, которую нашел в ящиках на ярмарке, и, подняв ее к небу, огляделся в поисках твари. Он кружился по площадке, ища врага, который смог сотворить это с его жизнью.

– ПОКАЖИСЬ!!! – этот крик испугал его самого, но он не сдался и закричал вновь, еще громче, – ПО-КА-ЖИ-И-и-и-сь!!!

В ту же секунду одна из стен треснула, и из-за нее вылетело серое каменное чудовище, то, что унесло его душу в небытие. То, что схватило его любовь, а потом распяла на каменной глыбе алтаря, пропоров ее тело тупыми гвоздями.

Калеб выпустил все патроны из напалмовой пушки, но тварь лишь немного подкоптила свои каменные крылья. Ее глаза светились яростным белым светом, и в один миг выпускали сотни электрических разрядов. Калеба кидало на камни, но он быстро поднимался и палил вновь. Когда напалмовые снаряды закончились, стрелок вытащил из-за пазухи свой дорогой обрез. Выстреливал патроны и снова их заряжал, не дожидаясь, когда каменная летучая тварь начнет выказывать признаки попадания. Он перезаряжал двуствольный обрез и выстреливал патроны вновь и вновь, сразу все, дуплет за дуплетом… и ему вспомнилась его жизнь, Офелия, Культ… Пожиратель Душ… но только на одно мгновение. Затем каменная тварь рухнула на камни башенной площадки, и палец Калеба застыл на спусковом крючке обреза.

Жуткое серое небо плыло над ним, как и мысли, миллионы мыслей, готовых разорвать голову. Облака, эти серые призраки, летящие в неизвестность, пропадающие за горизонтом, проносясь прямо над головой, они уносили с собой то, чем жил он, чем надеялся обрести свое счастье. Серые-серые облака, они словно пытались забрать его с собой, проносясь так низко… Казалось, они звали его к себе, и в завывании ветра, что нес их над миром, слышались упреки, сожаления и зов – зов в неизвестность, которую откроет один маленький щелчок бойка по патрону. Тьма ствола откроет свет других миров… но Калеб не верил в это. Он жил здесь и сейчас. А вот его врагам точно останется гореть в огне, и если адского огня будет мало, он добавит им еще, в то короткое мгновение, когда они увидят его позади двух черных окон в иной мир. Эти серые облака пугали его. Они проносились там, в небе, с жуткой быстротой, как стая хищных птиц… и только глаза Офелии смотрели на него.

Сквозь него.

Деревянный стол. Канистра с напалмом. Все готово. Все. Все. Все.

Закрыв глаза, Калеб представил, что бы могло быть тогда, если они были бы вместе, он и она… Впервые за всю его жизнь ему вдруг захотелось жить в тихом доме на берегу моря, растить детей, своих наследников, которым он мог бы передать свой опыт… Но судьба подкинула ему другой билет. Туда, где только серые облака летят над тобой, как вода в сточной канаве. И Офелия лежит на земле. В руках уже давно не кровоточащие раны от гвоздей, а в глазах немой упрек. «Ты мог меня спасти, ты мог меня спасти, мог, мог… почему же не спас?»

«Билетик, пожалуйста…»

«Ненавижу клоунов!» – как он сказал там, на ярмарке, он готов был сказать и тому, кто был виновен во всем. Самому себе? Быть может. Но для него все были клоунами. Их коронный номер – сладкая кровь, прямо из пылающих болью сердец.

Ее глаза, ее лицо, ее волосы, они снова и снова пытались свести его с ума, в последний раз озаряя его лицо белым светом на фоне черноты вселенной. Серая кожа и почти застывшая кровь въедались в сознание, и с каждой секундой, когда он смотрел на нее, его взор все больше и больше смазывался, как картина, попавшая под дождь. Это слезы жгли его глаза, стекая по щекам, вырвавшись из плена и унося вдаль его разум. Последнее здравомыслие ушло, и единственное, что теперь желал Калеб, – отомстить за смерть Самому Главному.

«Я найду и выпью кровь своих друзей, я стану сильным, как Сатана, моя ярость будет помогать мне в последней битве… но не твою, Офелия… Твоя кровь и так уже хорошо запачкала тот чертов камень… Я отдам тебя огню… Я сожгу твое тело, чтобы никто больше не смог надругаться над ним. Ни еще одни проклятые гвозди, ни черви… Прощай… Спи спокойно…»

Крышка канистры с тихим стуком ударилась о камни. Бензин был рад освобождению и весело бурлил и смеялся, въедаясь в одежду любви. С насмешкой чиркнула сера, и пламя весело засветилось над рукой убийцы.

– Спи, Офелия…

Дорога теперь видна ему полностью, она пряма и недалека, и белые глаза-фонари, что там, в конце, смеются над ним, как и это небо, как и этот ветер и это пламя… Но он знает – он дойдет до конца, он должен, должен, должен…

Медленно, как во сне, спичка слетела с его пальцев и зависла в воздухе, очерчивая пламенем яркий болид, как маленькая комета… Сначала пламя охватило ткань на ее туловище, затем медленно прошлось по ее ногам и рукам, и заботливо и уютно укутало светящимся рыжим покрывалом ее лицо и волосы. Перед Калебом горело мертвое тело, пламя извлекало треск и хлюпанье из безжизненной плоти, съедая форму и наполнение, оставляя лишь пепел, пепел, пепел… Вот и твоя жизнь. Вот и то счастье, что ты хотел. Оно горит перед тобой.

Убийца лежал рядом, в траве. Каменная летучая мышь, ожившая горгулья, самая таинственная статуя, снова стала безмолвной. В потухших глазах отражалось небо, которое неслось все так же быстро, как и всегда, и рыжее ликующее пламя, пожирающее свою добычу.

«Настало время отомстить!»

Серые крылья были раскинуты по странной клумбе на крыше башни храма, голова лежала, раскинув в стороны испещренные огромными зубами хищные челюсти. Двустволка заряжена гневом. Курки взведены, они направлены туда, куда улетит душа обидчика. Металл ствола с хрустом сломал два каменных зуба, словно меч вонзившись в горло твари. Трубы запели похоронный мотив, а белый свет ярким снопом искр и осколками каменной плоти взлетел к небесам и затерялся во тьме.

Дорога шла далеко за горизонт. Словно белое солнце заката, светили его глаза, швыряя свой грязный свет на клин дороги, обрывающейся смертью. Слабым красным мерцанием глаза Калеба освещали дорогу ночью, а кровь окрашивала ее в красный цвет днем. Его руки брали силу за силой, пробиваясь через армии врагов. Его мышцы горели огнем, но в груди леденело мертвое сердце. Оно сгорело вместе с Офелией, и Калеб ничего не чувствовал, погрузившись в снег самого холодного мира во вселенной.

Снег окружал его, впитывая в себя кровь культистов.

Вода текла к его ногам, на проплывающей рядом льдине лежал пулемет. Нос старинного корабля бороздил небо острым флагом, дрогнувшем под весом врезавшейся в него скалы. Этот корабль хранил путь во льдах, и стрелок нашел его. Кровь брызнула на дерево, а руль судна-призрака открыл новый путь, шедший к Матке, похитившей Габриэллу. Калеб ступил в ледяную пещеру, а его плащ не давал холоду ослабить его. Ледяной ветер трепал его лицо и пел, ударяясь о ледяные стены.

Странный город своими холодными комнатами, горящими заснеженными улицами и полными нечистотами пещерами съедал одну душу за другой, отдавая всю силу Калебу, и с улыбкой отпустив его дальше. Это место не задержало его надолго, надо было всего лишь найти еще одну тропу, и он нашел ее, оставив заледяневший город за своей спиной.

Зелень под снегом – таинственные лабиринты, окружившие особняк. Фасад дома смотрит на лабиринт и смеется над душами, что навечно заблудились в нем и обречены скитаться между тупиков и разветвлений. Особняк смотрит на дома, затерянные между зеленью изгороди, острой замерзшей и готовой колючками снести голову с плеч. Пройдя по лабиринту, путник оказался на каком-то дворе.

«Кастл-Рок», – прочитал он на одной из вывесок, а рядом возвышалось еще одно странное здание. Отель «Оверлук», словно вырвавшись из книги сумасшедшего писателя, скрывал в себе сотни призраков, фантазмов, мертвецов и детей Матки – маленьких голодных паучков. Это место задержало Калеба ненадолго. Здесь было много загадок, но обрез решил их все.

Затем, когда он вернулся через таинственные тупики времени и пространства к фасаду того деревянного замка, двери открылись сами собой. «Красная Роза», «Дом на Холме», «Проклятый дом Причардов», «Лоджия»… Этот дом был везде, он размножился по всему миру, но только здесь обитала настоящая его сущность – живая, полная тайн и призраков, которые были в каждой копии этого дома.

Но не здесь Калеб хотел остаться навеки. Дом сначала не хотел отпускать Избранного, но затем все же показал новый путь через ледяную пустыню. Калеб погрузился в пещеры.

Пещеры. Пещеры. И паутина.

Это был он. Точнее они. Они забирались внутрь плаща, они были внутри головы, они кричали и скребли там своими паучьими лапами… Патроны потеряли счет, огонь, спрэй, напалм, все смешалось здесь, даже стишок, который буравил сознание, как они… Дети Чернобога и Шиал.

– … Где мой завтрак, тварь?! Где?! Где он?!! Это он?! Отвечай, тварь, ЭТО ОН?!! – с каждым словом тело матки-паука разрывалось от выстрелов, ее хитиновый покров дрожал и разбрасывал ошметки паучьей плоти и маленьких паучков, не выдерживая натиска Томми – пулемета, не человека. Паук-матка перевернулась и трясла волосатыми хитиновыми лапами, пытаясь нащупать почву, но в проклятом небе, куда и улетит ее сущность или, возможно, уже улетела, потому что паук-матка лежит вверх этими лапами. Из ее тела вытекает зеленый сок вперемежку с ядом и веществом, образующем паутину. Оно никак не желало сдаваться.

Ярость.

Она была в глазах Калеба, который шел по этому озеру боли. От подошв его ботинков отскакивали капельки и летели вверх, чтобы снова вернуться к истоку, что растекся по полу. К душе паука-матки, которая больше никогда не достигнет небес в этом проклятом мире. Как и его душа.

«Если Габриэлла еще жива, она поможет отомстить ему…» – но то, что было впереди, одновременно подтверждало и опровергало эти слова. Быть может, в одиночку у Калеба было слишком мало шансов, но не смотря на это, Избранная поможет ему. Одним своим существованием.

Впереди – комок паутины ростом с человека. Он свисал, словно комета, бороздящая атмосферу, но застывшая навеки в морозе наших сердец. Вытянутое каплей тело Габриэллы застыло навсегда. Она была мертва, но не ее тело. Только разум, которой, обернутый белым и липким пухом, давно ушел во тьму. Ее вены шумели, ее сердце стучало, моля пробить оболочку и освободиться, и Калеб это слышал. Он слышал это так же хорошо, как последние звуки, что издавали дрожащие в конвульсиях лапы паука.

– Прости меня, старый друг… – слова родились давно, задолго до Техаса, задолго до Кабала… Когда Тот-Кто-Обрекал еще не сбросил чешую змея. Его глаза были такими же светлыми, как и сейчас, как и глаза Каина, в глазах которого отражался его взор, взор Бездны Миров. Белой и бесконечной – … Ибо скажу я тебе с благодарностью: пока не вкусишь ты плоти и крови…

С хлюпаньем паутина разверзлась под пальцами Вестника Мести, и кровь окропила плоть красным зовом смерти.

– … Сына человеческого, в тебе не будет жизни.¹

Боль затекла в него и отозвалась там сладостью силы. Его глаза вспыхнули еще ярче и, казалось, на долю секунды пробили тьму пещеры.

Калеб стоял рядом со своей подругой, чья плоть оставалась живой под толстым коконом из паутины и клея. В коконе блестела и темнела кровью дыра, в которой больше не билось сердце. Его, как и другие внутренности, Калеб держал в своих окровавленных руках. В его руках – душа. Габриэлла умирала у него на руках, хотя висела совсем рядом и не была в них.

Калеб пил.

Пил.

Пил.

Кровь была жизнью.

Жизнью после смерти Габриэллы.

Повсюду были они. Черные и пустые. Посмотрите направо, и вы увидите их. Посмотрите налево, и вы утонете в них. Это просто окна опустевших домов. Мертвый город, лишенный жизни, обступал его со всех сторон.

Кто-то там прошел рядом? Он не заметил. Он шел рядом и ничего не замечал. Мир рушился. И этот мир уже был почти мертвым, за исключением тех существ, что все еще называли себя живыми. Но они были трупами. И каждый выстрел из обреза доказывал это. Они – мертвы уже давно. Отныне и навсегда. Кто не согласен – сам мертвец. Черный плащ, черная шляпа, и глаза, сжигающие тебя изнутри – вот она, настоящая смерть. Он шел через город, а небо было его глазами. Оно было, как кровь, которую он пил. И как глаза, красные и жестокие.

Воздух! Все в укрытия! Дома поднимаются к небу горой пыли. Люди летят, как птицы, поднимаясь по частям. Это была война, настоящая война, но вряд ли кто-то был готов это признать. Мало кто представлял, что не тени бомбардировщиков несут смерть. Эти безобидные птички служили лишь хаосу и раздору. Здесь все было хаосом кроме него – он шел по прямой. Он был местью. И месть была им.

Больница? Канализация? Завод?

Сталь была раскаленным кипятком, лавой, которая была в крови мстителя. Она помогала ему, переливаясь и перерождаясь… Поглощая тех, кто был с ней. Поглощая пламенем и помогая ему идти вперед.

Последнее прибежище путника – дверь на новую тропу.

Но у всего есть стража. Хотя стойте…

Больше нет.

… Когда кровь смешалась с гарью на его лице, Калеб последним точным выстрелом загнал огненный, пылающий шар горящего напалма зверю в одну из его пастей. Цербер был повержен. Он лежал и умирал, а его глаза становились все темнее – лик Чернобога мерк в них. Тот-Кто-Обрекает делал то, что и всегда – он обрекал нас на смерть и оставлял нас наедине с нашими мыслями. Наши души все равно уже принадлежали ему, и свет в наших глазах – это его пустота, которую он даровал нам в обмен на наши души. От сотен гильз, как и от лавового озера, как и от ствола в руках убийцы, исходил серый и неясный силуэт дыма, мерно колышась на потоках горячего, раскалившегося от битвы воздуха.

– Хорошая собачка… Изобрази смерть.

… Огромное рыжее тело, перепачканное в недогоревшем напалме и гари. Изорванное дробью обреза, израненное пулеметными очередями и поджаренное электричеством. Оно больше никогда не сможет сжечь свою жертву. Никогда не завоет. Никогда не очнется. И его глаза… Они больше не горят бесконечным белым светом умирающих душ.

Вокруг – алтарь. Несколько кнопок. Они и открывают путь к нему… а где же Ишмаэль? Он не знал, что случилось с ним там, в Зале Крещения, и все еще надеялся, что Избранного взяли в плен, что он где-то поблизости… но, похоже, стрелку больше не нужны были помощники. Только кровь.

Так где же Ишмаэль?

Он оглянулся. Огромный храм-алтарь. Лавовое озеро, показывающее странные картины оранжевым колышущимся экраном. Стрелок был близок к цели, он чувствовал это… И вдруг сладостной волной накатило осознание. Ну, конечно, Ишмаэль, старый приятель, почти брат, совсем близко. Он просто прячется. Да-да, прячется, и Калеба волновало лишь одно: затупится ли нож?..

Хлюпанье, щелчки рвущихся жил, кровавые потоки, словно водопад… Пальцы углублялись все глубже и глубже внутрь убежища, оно раздвигалось и превращалось в красный тюльпан, испачканный каплями красной росы, а Техасский стрелок, давно превратившийся в монстра, продолжал проникать внутрь. Внутрь того, кто был в Зале Крещения. Кто смотрел в глаза Ишмаэлю в последний раз. Кто, разинув пасть, разорвал его на две половины, чтобы оба желудка ощутили восхитительный вкус крови Избранного. Чтобы оба желудка отправили в огромное тело потоки силы, которая просто не может пропасть. В ней было больше магии, чем жизни. Моток черных кровавых кишок разложился перед ним, завиваясь в узлы, словно свернутый пожарный рукав. Калеб разрезал бесчисленные кольца, и полупрозрачная жидкость текла к его ногам вместе с кровью. Что-то блеснуло внутри вскрытого брюха, это был медальон Ишмаэля. Калеб улыбнулся. Очень скоро сосущие звуки слились в шипением лавы.

* * *

Моток динамита и детонатор – они избавят мир от ненужных останков. Чтобы никто больше не почувствовал вкуса силы Ишмаэля, когда-то почти брата. Теперь настоящего брата. По крови, которую он выпил.

«Раз, два, три, Земля – гори… Мы прожигали жизнь с ночи до зари…»

Моток проводов, лампочки мигают, окруженные кровавыми внутренностями. Даже если бы лампочки были белыми, они все равно излучали бы красный свет. Боль, от нее трудно отмыться. И кровь – это боль, поднявшаяся настолько, что сгустилась и приобрела цвет. Красный цвет крови – в его глазах.

«Раз, два, кто-то заберет тебя…»

Калеб улыбнулся. На его губах – дуга предвкушения. Его зубы – глаза Чернобога. Но это свет отнюдь не пустоты, это яркое свечение счастья. Истинного счастья – он поставил себе цель и достиг ее. Он был Смертью. Смерть будет сегодня сыта.

«Странники в ночи…»

Он поднес палец к красной кнопке.

Воспоминания – картины в длинном, ничего не значащем коридоре.

«Покажись… Покажись… Я снова жив…»

Раздался гром. Он прорычал гораздо громче, чем церберы – тоже мертвецы. Они все мертвы, в том числе и Чернобог. Только они еще не знают об этом.

Гигантская туша вмиг развернулась, как бутон розы в ускоренной съемке. Рассвет – и бутон распускается и цветет, переливаясь красным. Все дрожит – это лишь ветер, который медленно колышет розу, но съемка ускорена, и это выглядит, как дрожь. И киноаппарат слишком громко работает, того гляди, взорвется…

Только это не роза.

Брызги крови испачкали лицо Калеба. Они капали со шляпы, они краснели на его улыбке. Капли падали на пол пещеры. Мужчина в черном плаще переступил через ошметки огромных, изорванных кишок. Внутренние органы лопались под его ботинками, еще больше пачкая брюки путника. Впрочем, Калебу было уже все равно. Это была не его кровь. Свою он выпил уже давно – его кровь в вас, его жертвы среди вас.

– Покойся с мором,² – Калеб усмехнулся.

Пути были открыты перед ним. И он шагнул на тропу, ведущую к нему.

Все неслось перед ним, как будто каждой вещи в этом мире вкололи Вистрол, и они несутся к последней проверочной точке на скачках, стараясь опередить друг друга.

Страшная лаборатория – электрошок оживляет, он помогает сердцу снова забиться, он сковывает разрядами мускулы и нервные окончания, позволяя им двигаться. Мертвые бежали, как стая хищников, с топорами наперевес, и их братья, которых разнесло в морге, с их выпученными глазами и вывернутыми внутренностями, они кидались огромными тесаками, которые выли, выли, выли, разрывая в клочья потоки воздуха… Электрические приборы дрожали, и над ними плясали маленькие молнии, освещая все вокруг, а Смерть уносила мертвых во второй раз… а может, она уже уносила их, кто знает? Возможно, Калеб уже видел этих мертвецов, но ничто не выдаст ниток, которыми пришиты их головы, и раны от выстрелов из обреза, залитых парафином. В одной из комнат – циркулярные пилы. Отрубленные руки бегают на кончиках пальцев и зовут ваши души к себе… правда, как они их «проглотят»? Один выстрел – и нет руки, лишь пальцы, раскиданные по комнате опытов. Здесь была Смерть, и она проникла дальше, в глубину вен последней тропы.

За стеклами аквариумов – огромные земноводные твари, на небе – еще тысяча тех тварей, которых он убил у алтаря с камнем, и еще тысяча пауков-маток… Их дети падали замертво, и они кричали, оглашая каменные стены парка, наводненного мутантами. Хорошее оружие «Тезла» – найдя его в лаборатории, он с радостью разносил тварей в аквариумах электрическими разрядами.

Несколько домов, печи для трупов, потоки воды, текущие под землей… Они летели, как лошади на карусели, преодолевая огромные расстояния времени.

Черная ночь опустилась на проклятое Хрустальное Озеро. Хоккейная маска Джейсона или Роджера – кто теперь скажет, как зовут этого мертвеца, который все не может успокоиться? Красно-зеленый свитер – и Фредди был здесь. О, да, он снился и этому маньяку… видели вы это во сне, растянутом перед вами белой тканью и мерцающем неправдоподобными мирами? Но Калеб разминулся с ними, он лишь слышал, как надсадно дышит тьма, как вздыхает вода в этих местах, как луна отражается на воде…

И снова лава. Она текла водоворотом, пожирая сама себя, она крутилась вокруг разрушенной башни, которая была ключом в главный храм Кабала.

Храм открыл свои врата, впустил в странный портал, и скоро он уже шел по пещерам-монстрам – стрелок даже не успел заметить, что прошел через дверь в огромную Адскую тварь, которая переваривала их всех… но была далеко не быстрее свинцовых ос, жужжащих и разящих, выпивающих кровь. Металлические осы окружали Калеба – они были его детьми. Лишь через секунду скоростного полета они превращались в простые дробинки.

Пещеры-монстры дышали во тьме. Живые стены, пол, потолок – они извивались, пытаясь сбить его с ног. Он не замечал этого раньше, проходя путь к Залу Крещения с другими избранными, потому что любил Офелию… но теперь дыхание тьмы сводило его с ума.

И вот он прошел через последнюю вену страшного, безразмерного Адского существа и ступил на твердую почву.

Она была окружена огромной расщелиной, уходящей никуда. Ее границ не было видно… Это и была Бездна Миров – огромное пространство пустоты, живой пустоты, высасывающей тебя, посреди которой на бесконечно высокой и отвесной горе стоял храм.

Последний храм на пути Смерти.

Казалось, глаза Бога Тьмы просвечивали через каменные стены, они спускались с огромной лестницы и смотрели на него. И путник услышал дыхание тьмы. Она заговорила с ним.

… Серое небо неслось над Калебом бесконечным водопадом. Чем были эти облака? Просто скоплением испарившейся воды или кислоты? Дымом сгорающих миров? Душами, летящими к нему в пасть? Или миллиардами тварей, способных захватить сотни таких же миров, как наш? Возможно, все сразу. Здесь смешалось все, и это было хаосом, настоящим хаосом в самой большой расщелине во Вселенной. Эта расщелина звала к себе каждого, звала быть богатым и независимым ни от кого… Звала, чтобы поглотить, и эту плату не затмит даже сотня тех ценностей, что дает эта бездна.

Бездна Миров.

Калеб стоял у основания огромной лестницы, ведущей к храму, чья крыша терзала серое, утекающее во тьму небо. Молнии то и дело освещали это старинное здание, возвышающееся над лестницей – храм Бога Тьмы, Зал Крещения. Последние слуги Пожирателя Душ там, внутри, ждали одинокого путника, стоящего у основания лестницы во тьму. Калеб уже был там когда-то. Именно здесь он умер, оставив после себя тень мести, до сих пор скитающуюся по Земле, шедшую к своему убийце.

Он дошел.

Тяжелое дыхание монстра содрогало тьму, заставляло облака нестись еще быстрее над пикой горы. Плащ Калеба извивался на холодном ветру, но мститель стоял, выслушивая голос Чернобога, раздавшийся откуда-то сверху. Казалось, он снова слышит, как костлявые пальцы пробегаются по мраморному подлокотнику трона где-то внутри. Даже когда мерный вой ветра не замолкал ни на минуту.

Тук-тук-тук.

«Я ЖДАЛ ТЕБЯ», – Голос спустился с проклятых небес и завертелся вокруг мстителя.

Какое-то странное чувство овеяло Калеба. Он знал – глаза Чернобога повсюду, он видит каждого глазами своих сыновей, горящих почти так же ярко, как и его глаза. Это означало, что он просто не мог не ждать путника, он знал о каждом его шаге. Странным было другое – Калеб очень долго служил ему. Теперь он пришел его убить, и это было странно. Странно было осознавать это.

Вопрос, полный скорби, боли, обиды… и самое главное – непонимания. Он зародился еще в могиле, которая навеки осквернена тем, кто был в ней захоронен, и теперь вопрос ушел к тому, кто мог дать ответ на него. Кто требовал наказания любым путем.

– Почему… ты… отрекся от нас? – голос Калеба дрогнул. Он снова стал самим собой. Он прошел столько пути, не чувствуя ни боли, ни сострадания, а теперь все это навалилось на него, как острые ножи, упавшие с небес. – Ведь мы… не предавали тебя!

Ветер взвыл еще сильнее. Теперь он трепал слух, бил по нему разрядами ядерных боеголовок, но голос Пожирателя Душ был гораздо громче ветра, что возникнет и тут же умрет. Слова были произнесены из Бездны Миров не с яростью и презрением, они несли в себе доброту к своему питомцу… словно он верил, что Калеб до сих пор ему служит и не собирался его убить.

«ВЫ ВСЕГДА БЫЛИ ВЕРНЫ МНЕ… – тихое завывание ветра, разорванное голосом Того-Кто-Обрекает, всего на мгновение, казалось, вновь зазвучало, но вдруг снова затихло, и голос, полный басов, опять заглушил его. – В ОСОБЕННОСТИ ТЫ… СЫН МОЙ…»

И снова обида. Но было в этом чувстве что-то еще… Жалость. Бог Тьмы любил его. Хотя вряд ли такой, как он, мог любить своих сыновей, многие из которых полегли в крови, увидев красное око по другую сторону ствола. Мститель выкрикнул в сторону Зала Крещения, не желая мириться с противоречивой истиной:

– Тогда за что?!

Эхо долго кружило вокруг, снова и снова повторяя эти слова. Истина полилась, как нефтяной водопад. Она заливалась в мозг и загоралась там, заволакивая все неясным пламенем боли и чернотой неведенья. Дым нефти был ядовит. Калеб выслушивал слова Чернобога с ничего не значащим каменным лицом, но его душа, казалось, давно забытая, разрывалась там, внутри, ища выход на свободу. На свободу в его глазах.

«Я ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ…»

… Вернешься, вернешься, вернешься – эхо хлестало, словно плеть.

«… РАЗВЕ ТЫ САМ НЕ ВИДИШЬ?» – слова лились нескончаемым потоком. Они все сильнее жгли заледеневшее сердце Калеба, увлекая вдаль, за горизонт здравомыслия.

Бог Тьмы продолжал:

«… С ТВОЕЙ СИЛОЙ Я МОГУ ОТКРЫТЬ ВОРОТА МИРОВ И…»

… И, и, и, и – повторяло эхо без перерыва. Калеб ступил сначала на первую ступень, затем на вторую. Он был загипнотизирован словами Бога Тьмы. Офелия – ничто. Любовь – ничто. Лишь ступеньки и его глаза. Только тот мир в его глазах. Там будет пустота. Там будет радость, будет покой, пусть и наполненный страданиями. Его душа будет вечно вращать механизм, питающий разум Того-Кто-Обрекает, но она будет свободна. Офелия теперь только прах. Любовь – это глаза зверя, и это все, что стрелку следует знать, преодолевая уже девятую ступень.

«… ЗАХВАТИТЬ ЗЕМЛЮ»

– Так вот оно что… – слова, еле-заметно колыхнувшие губы, но это уже ничего не значило. Двенадцатая ступень. Калеб шел наверх. Под его ногами неслось его сознание – оно оставалось внизу, за спиной, где угодно, но не в его голове. Оно не нужно ему больше. Он поверил Тому-Кто-Обрекает. Его разум полностью был поглощен черной белизной его глаз. Казалось, душа уже жила там, во Вселенной Страданий, испытывая наслаждение от потери протоплазмы и последних электронов, содрогающих бессмертную оболочку. Одно наслаждение в этом мире – стать частью голоса.

Тринадцатая…

«ПОДОЙДИ КО МНЕ, СЫН МОЙ!»

Он видел их лица. Это были те души. Души его детей, таких же, как Избранные. Их были миллиарды. Они притаились и ждут, когда он повернется к ним спиной. Они ждут – не дождутся того момента, когда он откроет душу, и они кинутся на него и заберут ее к себе. Она предназначена для Отца. Они знают обо всем, даже о том, что он снова служит ему, и их разрывает ярость? Нет, лишь радость предвкушения. Они будут рады тому, чтобы новая душа, проникшая в Мир Под Бездной Миров, взяла на себя хоть немного их работы в огне глаз Чернобога, разделила их страдание, сделав хоть на миллиардную долю меньше. Это было бы величайшим наслаждением для всех детей Того-Кто-Обрекает.

Двадцать пятая.

Двадцать шестая…

«ДАВАЙ ЖЕ ОБНИМИМСЯ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!»

… Калеб шел наверх. Действительно, он не жил больше в своем теле.

Любовь, мертвая или живая. Она заставляет нас идти туда, где ждет смерть. Она окружает нас до тех пор, пока мы в своем теле и, быть может, и дальше… Она очищает, делает сильнее, и ничто не способно победить то, что остается от нее. Она вечна. Глаза Бога Тьмы светили все ярче из каждой щели Зала Крещения, но лишь одно слово – имя – не дало Калебу уйти в ослепляющую тьму других миров, оно звало остаться здесь до тех пор, пока обидчик не будет наказан. Калеб шел наверх не потому, что голос Того-Кто-Обрекает звал его, а потому что ее лицо еще не погасло в его душе.

И в нем еще была месть.

Месть.

Месть.

Та, что была порождена огнем и камнем. Месть – та же любовь. Только мертвая. Ушедшая. Но она сильна. Эта месть не жила ни в том сердце, что застыло и покрылось инеем, ни в том разуме, что ушел еще тогда, на алтаре.

Месть была в руках. Руки еще помнили мягкость прикосновения к курку ружья. Можно загипнотизировать разум, но руки будут помнить свое дело вечно. Руки, заточенные страданиями. Если ты музыкант, они вечно будут создавать музыку. Если же убийца – будут убивать.

Капли крови на камне алтаря ни на секунду не покидали его память.

«Офелия», – прошептал Калеб, нащупав ручку обреза.

Тридцать девятая…

… Смерть ступила на каменный пол Зала Крещения. Две двери – направо и налево – и посередине огромный щит с двумя рогами, торчащими в разные стороны. Это было похоже на Чернобога, как и те печати, что встречал Калеб каждый раз, когда почти сбивался с тропы и находил ее вновь. Не долго думая, стрелок поднял обрез, и холл огласил гром выстрела, заглушаемый лязганьем дробинок о металлический щит. Калеб выстрелил в образ Бога Тьмы, он просто не мог упустить такого шанса. Раздался смех. Да, конечно, Бог Тьмы понимал шутки. И вместе с ним смеялись все его души, и они кружили, выходя из его глаз. Сотни призраков, пытающихся убежать, но снова пойманные в ловушку.

Каменные двери с треском шелохнулись и начали открываться. Раздался рев. Огромная серая тварь, сестра Убийцы, вылетела из левой двери, разгоняя пороховой дым каменными крыльями. Мысли стали возникать все чаще в голове стрелка, и он начал размеренно выпускать пулю за пулей, и они, металлические осы, без остановки терзали каменную кожу горгульи. Раздался рев.

Тварь упала на камни, она словно заснула. Да, это сон. И нет ничего более вечного, чем этот сон. Дробовик с лязгом стукнулся о камни. Патронов больше не было, не было и веселья. Стрелок достал пулемет Томпсона. Лишь одно тревожило его: что не хватит патронов на Главного. Остальное было смешным.

Шипение и визг заполнили каменный холл. Сестра Матери Шиал и ее бесконечное потомство. Возможно, именно она похитила Габриэллу… а впрочем, все это лишь бессмысленные домыслы. Разум давно уже покинул Калеба, но руки помнили все. Чтобы было легче попасть в маленьких паучков, Калеб прильнул к полу. Стойки пулемета заскрежетали и затанцевали на коричневых камнях, когда грохот вновь разорвал тишину. Клин из пуль разорвал в клочья хитиновые тельца, бегущие к Избранному в поисках вечной тьмы, долетел до паука-матки, чьи костяные лапы в атакующей ярости взмыли к небу. Пули отрывали черную, покрытую волосками плоть и раскидывали ее по полу, после чего градом обрушивались на противоположную стену и рикошетом возвращались к тому, кто открыл огонь. Одна из пуль, оставив после себя клин дыма, отхватила часть щеки Калеба, обнажив зубы. Убийца улыбнулся.

– Сучья дочь умрет. – То были не его слова. Лишь боевой клич. Та кровь, что пил он по пути сюда, теперь стекала по его шее.

Тело паука-матки взорвалось. Хитиновые лапы, разбрызгивая липкие брызги, разлетелись во все стороны. Убийца поднялся, оставив разряженное орудие сторожить холл. Чуть не поскользнувшись на дымящихся гильзах, рассыпанных по полу, он направился вглубь Храма.

Завернув за угол, стрелок едва успел увернуться от летящего на него огненного шара. Едкий дым наполнил маленький коридор, и свет от взрыва осветил черный плащ едва заметным оранжевым бликом. Калеб засмеялся во весь голос, чтобы перекричать мерный грохот рождения огненных шаров. Его смех был звериным, выстраданным и требующим мести. Чему радовался сын Чернобога? Мести? Воссоединению? Нет, лишь огню. Пламя было и в этом смехе, таком же бесформенном и сжигающим любого, кто встанет на его пути.

Батарея была почти на исходе. Она сильно разредилась с тех пор, как Калеб нашел «Тезлу» в лаборатории по оживлению мертвецов. Огромный электрошокер сильно помог ему в той долине с бассейнами, полными рыб-мутантов, и теперь он поможет в усмирении последней собаки, что встретилась перед тем, как все закончится. Не долго думая, Калеб вдавил гашетку до упора, и молния ударила по одной из двух голов Цербера. Та тут же задергалась в конвульсиях, а вторая продолжала выпускать огненные шары. Они облетали Калеба со всех сторон, как фейерверки, огибающие луну на праздновании Миллениума. Изломанный клин света шипел и извивался белой, обжигающей глаза змеей. Быстро перекинувшись на другую голову твари, электрический разряд оставил на рыжей коже твари черную копоть. Раздался взрыв, гораздо более сильный, чем те, что подпалили черный плащ мстителя, оставив большие дымящиеся дыры. Головы Цербера разлетелись на куски, и пламя окатило пол, как апельсиновый сок, и тут же погасло. Не выдержав жары, кожа огромной двухголовой собаки вмиг потемнела, и кровь залила ее маленькими струйками.

На белой рубашке Калеба образовалась огромное пятно крови, вытекшей из пореза на щеке. Обгоревшие плащ и шляпа дымились, а потрепанные дорогой ботинки скалились, как раззявленные пасти рыб. Путник ступил в Зал Крещения.

«Здесь он забрал ее у меня», – подумал Калеб, поставив рюкзак с оружием на пол. Неважно, что чувствовал сейчас его разум, – руки делали свое дело. Кукла Вуду, изорванная ржавой иглой, давно уже ни на что не годна. Пиявка-Посох разряжен – в сером черепе не видно огня, значит и он ни на что не годен. Динамит закончился. Баллончики с дезодорантом, от которых так прекрасно загораются волосы, вряд ли пригодятся сейчас. Осталась лишь пара литров бензина для напалмовой установки. Должно быть, ремешок от канистры натер синяк на плече. Настал момент, когда это оружие пригодится ему, как никогда. Им убит убийца его любви. Им будет убит и Отец.

Шум отодвигающегося трона заставил глаза Калеба метнуться в его сторону. Из темноты появились корявые пальцы Бога Тьмы. Ужас сковал разум стрелка. Руки же продолжали заправлять напалмом емкость орудия.

«Я ЖДАЛ ТЕБЯ», – водопад беглецов-призраков окружил встающего с пола и поднимающего напалмовую установку Избранного. Казалось, на долю секунду астральные тела сверкнули, образовали мираж, и снова исчезли, но эхо все повторялось. То эхо – лишь миллиарды душ, обязанные повторять за Хозяином его слова. То, что издавала вечно страдающая протоплазма, было холодно. Так же, как лед, окруживший Замок, отель «Оверлук» и лабиринты между ними.

Ледяное пламя вылетело из глаз твари и врезалось в глаза путника. Калеба откинуло назад, на его зрачках проступил иней. Раздался крик, но он был ничем, по сравнению с голосом Бога Тьмы, что снова погрузил разум Калеба во тьму:

«НА КОЛЕНИ!!!» – и крик этот мог разорвать любого, кто находился бы здесь. Калеб чувствовал, что его мозг покрывается коркой льда.

Палец в порыве судороги нажал на спусковой крючок, и шар напалма раскинул по полу свои пылающие щупальца. Не выдержав перемены температуры, тело Цербера разлетелось в клочья. Этот звук, хлюпающий и проникающий в самую глубь сознания, заставил Калеба очнуться от бредового забытья. Его губы сами по себе выговорили: «Жертвы… как и все мы…», а руки, справившись с болью, подчинили себе глаза.

«Ребра. Они истончали за тысячу лет существования», – и первый огненный шар наполнил исполинскую грудную клетку Чернобога оранжевым пламенем. Бога Тьмы швырнуло в сторону, но тут же новая волна льда врезалась Калебу в мозг. Только сейчас он ощущал холод той Бездны, что была в его глазах. Это пробуждало понимание… Холод снова вырвался из глаз Того-Кто-Обрекает волной синего огня – жидкий азот или что-то еще? Нечто, требующее разогрева? То, что должны питать плененные души? Конечно же, это была сама смерть. Плазма, остановленная и охлажденная до предела. Она мертва и сама способна убить, требуя энергии. Ее океаны в том месте, которое называется Бездной Миров. Чернобог засасывал души, чтобы те питали его энергией…

Второй сноп искр наполнил грудную клетку твари. Стрелок находился снизу, и ему было легче всего попасть под желтые иссушенные ребра – туда, где все еще билось сердце. Того, во что вселилась Бездна Миров. Тот бык, что встал на задние лапы и пришил себе костяные пальцы, за тысячелетия стал похож на скелет «барона ада», опутанный клочьями мышц. Все, что поддерживало в нем жизнь, холодело белым светом в глазах-фонарях на черепе со скрученными рогами и зубастой пастью. Через них Бездна поглощала протоплазму, чтобы разогреть себя…

Всего лишь обмен энергии. Всего лишь зло.

«МОЙ СЫН!!!» – Казалось, даже выстрелы не могли заглушить этот рев… но тихая, сказанная шепотом фраза заглушила:

– Смерть всеобъемлющая!

И третий напалмовый шар ворвался вглубь. Ребра разорвались в клочья. Но их взорвал не напалм, это сделала та сила, учесть которую зло никогда не сможет. Можно убить разум и растоптать любовь… но она превращается в месть, вселяется в тебя и не дает отступиться от цели. И простой обмен энергии – Вечное Зло – не способен понять то, что любовь оставляет после своей смерти. Месть жила в нем, и должно быть, Живущее-в-Бездне не осознавало ее силы. И та кровь, которую выпил убийца, усилили ненависть до непредсказуемой мощности. И одного взгляда на Отца хватило, чтобы уничтожить то, что защищалось самыми великими силами во Вселенной.

Руки Калеба заледенели. Холодное пламя окутало его, и в ту же секунду сноп искр разорвал синий дым, устремившись внутрь чрева не Бога Тьмы. Божества, Идола, но не Бога. Внутрь Символа Зла. Всего лишь марионетки, которой управляет Бездна Миров внутри каждого из нас.

– Ты видишь эти лица? – Калеб говорил мне эти слова, и я видел их. – Они притаились и ждут, когда ты повернешься к ним спиной. Надо только достать двустволку из-под плаща, и они тут же разорвут тебя в клочья. Кто же будет быстрее? Они или ты? Ты видел то, что они делают с людьми. Но Он сам сделал меня таким, какой я есть. И Он умер за это. Настало время расквитаться за все, и он расквитался. Но мой путь продолжается и по сей день. Ты слышишь, смертный?...

… Сотни культистов окружили супермаркет, и я думал, что погибну в любом случае. Но я был неправ. Через пять минут разразилась битва. Калеб сказал мне: «Ты должен прийти в параллельный мир и поведать всем мою историю», – после чего погрузился в пекло и скрылся где-то за горизонтом.

Я выполнил его обещание, потратив на поиски портала всю свою жизнь. Должно быть, вы где-то уже слышали эту историю или даже играли роль Калеба… Знайте, что он действительно существует, и я – полное тому подтверждение. Как видите, я спасся… спасся и он. И я уверен, когда машины не оставят в нашем мире ни капли добра, он вернется снова – с Офелией, Ишмаэлем, Габриэллой, своим обрезом, чтобы спасти нас от нового Бога Тьмы, пришедшего в новом обличие… Я знаю, это всего лишь глупые мечты, но вдруг они сбудутся?..

Тогда же, перед битвой, он задал мне вопрос, и я кивнул ему.

– Когда я спустился оттуда, – произнес Калеб и улыбнулся. – Ко мне подошел какой-то бедняга. Ха-ха… На нем были лишь обрывки одежды, он настолько исхудал, что был похож на одного из тех мертвецов, которых я мочил из обреза…

… Останки Бога Тьмы лежали перед его ногами. Вдруг они покрылись молниями и засветились. Вечное Зло, желавшее лишь впитывать тепло душ в свои льды, принялось пожирать тело быка. Изломанные кости погружались сами в себя, они уменьшались в размере и шли внутрь тех глаз-фонарей, разгоревшихся на редкость сильно. Внезапно все тело покрылось ледяным светом… и исчезло.

Калеб поднял с пола пулемет Томпсона. В его карманах, перепачканных в крови и оружейной смазке, нашлась маленькая кучка патронов, и он зарядил их в диск. Почему-то ему захотелось избавиться от патронов.

Прямо сейчас.

Выстрелить в себя, познать этот белый ледяной свет Бездны.

Мести нет.

Офелию не вернуть.

… Калеб поднес ствол к животу и уже приготовился покончить с жизнью… Но какой-то раб, на свою погибель, подошел к нему и протянул руки. Его ребра чуть ли не рвали худощавое тело и тонкую кожу. Должно быть, он был единственным, кто еще помнил строки из Библии – книги о том, что действительно является добром во всех мирах.

– Избави нас от Лукавого… – его голос был хриплым и надломленным, но в нем чувствовалась большая благодарность, – … Да прибудет царствие твое!

… Но пулеметная очередь оборвала его слова. И человек, лишенный смысла жизни, пошел прочь, а его плащ казался черными крыльями падшего ангела.

________________________________________